— На каталепсию похоже.

— Согласен. Так… княжич, ты… тварюку-то пришиб?

Матвей отмирает.

И склоняет голову.

— Башку ей на хрен… а он говорил, что пули не возьмут. Хорошая пуля всё возьмет!

— Да, да, особенно, если светлой силой зарядить… со стрелами такое делают, а ты вот с пулей. Прогресс в действии. С другой стороны стрессовая ситуация часто вызывает спонтанный всплеск сил. В любом случае там надо убраться… Наночка, сходи с молодым человеком, убедить, что тварь мертва, а мы пока займёмся другим княжичем.

— Он… он поправится? — в этом вопросе было столько надежды, что Катерине почему-то стало совестно, будто бы она виновата в случившемся. Нет, она точно знала, что ни в чём не виновата, но… совесть — такая штука.

Иррациональная.

— Боюсь… на этот вопрос у меня нет ответа, — Погожин посерьёзнел. — А врать я не привык.

И Матвей, который прежде психовал не то, что из-за отказов, из-за намёка, что что-то может пойти не по его плану, просто кивнул и отступил.

— Так… надо будет сказать, чтоб ему вручили детей. Дети, дорогая моя, имеют удивительное свойство занимать всё свободное время. Причем свойство это никоим образом от количества детей не зависит… где там мой остолоп⁈

— Я не остолоп! — огрызнулся внук Погожина. — Я всё слышал! И…

— И потому сейчас разбудишь детей, соберёшь их и, прихватив княжича, отправитесь за покупками.

— Какими…

— Какими-нибудь. Детям ведь одежда нужна, обувь и всё такое… на месте разберётесь. Главное, сделай так, чтоб вас тут в ближайшие пару часов не было. Ясно?

Парень кивнул.

— Погоди. Сперва давай, вниз его… мало ли.

Это вот его «мало ли» резануло по ушам, и почудилось в нём скрытое беспокойство. А ещё неуверенность и даже страх. Хотя страх Катерина, пожалуй, придумала. Страшно было ей.

— Это… это ведь не каталепсия, — сказала она, когда внук Погожина и ещё какой-то смутно знакомый молодой человек унесли Гремислава. — Это ведь…

— Скажем так, состояние сходное. А ведь я предупреждал… ладно, если вытащим, потом выскажу про всё. Дело в том, уважаемая Екатерина Алексеевна, что этот бестолковый молодой человек дважды попал под ментальное воздействие. И в первый раз оно было довольно длительным.

— Провал в памяти.

— Он самый. И разум пытался восстановиться. Он бы и восстановился через неделю-две или там пару месяцев.

— Что та тварь сделала?

— Полагаю, осознав, что попалась, ударила. Жорники сами по себе неплохие менталисты. Действуют грубо, а тут вовсе прямым ударом. А это… как пальцами в свежую рану. И теперь его разум расколот.

— И как… быть?

Молчание было ответом.

— Должен же быть способ! Если бы всё, вы бы…

— Успокойтесь, — сказал Погожин таким тоном, что Катерина и вправду успокоилась. Правильно. Что это она. Паника ещё никому и никогда не помогала. И ей надо взять себя в руки. Выдохнуть.

Унять дрожь.

— Способ… скажем так… с точки зрения физической он вполне здоров. И я прослежу, чтобы здоровью его ничего не угрожало.

— Но?

— Но без помощи это будет просто существование телесной оболочки. Весьма нужной, поскольку разорванная между близнецами связь восстанавливается и повторный обрыв её скажется на здоровье другого княжича…

— А оно вас волнует?

— Не только меня.

Да, тоже правда.

Успокаивать других куда проще, чем успокаиваться самой. Катерина старается, старается, а оно всё никак.

— Разум, к сожалению, мне не подвластен. Я могу стабилизировать работу функционально, но то, что происходит внутри…

— А кто может?

Погожин вытащил из кармана белый платок и протянул. И только тогда Катерина поняла, что руки у неё в крови. В засыхающей, какой-то черно-бурой крови.

— Вы, — сказал целитель. — Вы можете.

Нет.

Это… это шутка?

Или нет?

Подвал здешний на подвал не похож. Если не брать в расчёт отсутствующие окна, то вполне себе уютная палата. Белые стены. Кровати. На одной спящей красавицей застыла Настасья, и Катерина подошла к этой кровати, чтобы убедиться, что сестра жива. Спит просто.

Спит.

Щеки порозовели. Да и вид уже не настолько измождённый. Усталый пока, но эту усталость за три дня не повывести. Вот она удивится-то, проснувшись. Муж-нежить, жених-княжич… и целители, и магия, и это вот всё. Поневоле начинаешь завидовать. Катерина бы тоже уснула.

Но нельзя.

— Ваш мир, как мне кажется, довольно уникален, — голос Погожина мешает думать. — С одной стороны магии здесь нет. С другой… ваша подруга оказалась некромантом. Сестра — целителем. Дети… ещё преподнесут сюрпризы. Так что ваш ментальный дар смотрится вполне уместно.

У неё?

Дар?

Катерина не чувствует.

— Конечно, я не уверен в том… хотя… скажем так, вы ведь довольно легко находите общий язык с пациентами. И проблемы их вам ясны. Вы просто привыкли, что так оно было всегда.

Да. Наверное.

Ей говорили, что у неё талант. Что людей она чувствует преотменно. А она их и вправду чувствовала. Как-то вот так… нутром, что ли? Может, поэтому ей Настасьин жених сразу и не понравился? Поняла, что он не человек? Только понимание внутреннее не сумело убедить разум.

Разум логичен.

Он в магию не верит. Не верил. Без доказательств. А теперь? Просто принял очередной факт.

— Кроме того вы вполне себе спокойно находились в присутствии некроманта. Причём, замечу, нестабильного.

— И что?

— Скажем так, тёмная сила в большинстве своём отталкивает. Обычные люди некромантов сторонятся. Мягко говоря. Рядом с ними комфортно таким же некромантам или магам смерти, проклятийникам ещё. В случае с княжичем их связь нивелирует весь негатив. А вот вы… люди с ментальным даром находятся как бы в стороне. Их дар защищает разум от любого воздействия. Кстати, поэтому вы и не прониклись к жорнику симпатией. Он явно пытался. Это обычно для подобных тварей — внушать к себе любовь всем, до кого дотянутся. И не будь у вас дара…

Погожин развёл руками.

А кровь с лица Гремислава не вытерли. Он лежит. Прямой. Бледный. И кровь эта. Длинные волосы вот растрепались чутка. Седина видна. Сколько же её… а ведь он не старый совсем. Не намного старше Катерины. Она же себя старой не чувствует.

— Он… знал? Тварь?

— Тварь? Возможно, догадывался, что у вас какой-то дар, который мешает воздействию. И благоразумно держался подальше.

И сестру держал.

— Радуйтесь. В ином случае вас бы уже сожрали.

Радоваться не получается. Зато у Катерины платок есть. И она снова впадает в какое-то оцепеневшее состояние, в котором воспринимается всё очень отстранённо. И Катерина сосредотачивается на том, чтобы стереть кровавые пятна с лица.

— Ваш дар позволит заглянуть в его разум. И помочь. При небольшом разломе он сможет выбраться, но нужно помочь. Подсказать, что из видимого им реально.

— Но… но… если я… если кого-то другого! — приходит спасительная мысль. — Должны же быть другие менталисты. Опытные.

— Должны. И есть. Однако их мало. А ждать, пока кто-то освободится, нельзя. Чем больше проходит времени, тем выше вероятность, что он просто не вернётся. Трещина будет расти. Разум рассыпаться. Но вы должны знать, что это опасно. В чужом разуме легко заблудиться.

— Я… знаю.

Катерина присела рядом и взяла за руку.

— Если вы откажетесь, вас поймут.

— Нет.

Как можно? Он ведь Настю спас… и детей тоже. И в остальном он… интересный. И забавный. И строгий. И пожалуй, ей давно никто не нравился так.

А в её возрасте перспективными ухажёрами не разбрасываются.

Тем паче княжеских кровей…

— Что делать? — спросила она, чувствуя острое желание лечь рядом.

— Попытайтесь нащупать нить его разума. А дальше… дальше следуйте своему чутью.

Отличная инструкция!

С ней точно выйдет всё, как надо… додумать Катерина не успела. Ухнула в никуда, как в знаменитую кроличью нору.

Часть 7

Осколки памяти

Ужин.